И стихи замечательные, Фели!
а я хотела притащить сюда кусок из интервью с Рейем Бредбери 2005 года.
Было оно или нет, но я впечатлилась и решила- можно и повториться)
И первый вопрос: в чем смысл жизни?
А что такое Вселенная? Это большой театр. А театру нужна публика. Мы — публика. Жизнь на Земле создана затем, чтобы свидетельствовать и наслаждаться спектаклем. Вот зачем мы здесь.
Если вам не нравится пьеса — выметайтесь к черту!
Я — часть публики, я смотрю на Вселенную, я аплодирую, я наслаждаюсь. Я благодарен ей за это. А Вселенная говорит мне: подожди, то-то еще будет! Будет больше, чем ты можешь себе представить. Будет нечто удивительное, нечто невозможное. Так что гляди в оба, чтобы ничего не упустить. ..
А потом как здорово быть частью публики, замирающей от восторга, наблюдающей все это.
В. -И вот как часть этой аудитории могу заявить: что за скверную пьесу нам порой показывают! Надо полагать, что в эти-то самые ближайшие годы, о которых вы говорите, помимо всего, что должно вызывать аплодисменты, нам наверняка также покажут спектакли о горестях и бедах. Наверняка и на будущий сезон в репертуаре этого театра останутся и трагедии неразделенной любви, и драмы о тяготах и лишениях. Так не прикажете ли и здесь благодарно хлопать, сэр?
Нужно принимать все. Каждый из нас проходит свою порцию испытаний. В конце концов, мы дойдем до смерти. Люди моего возраста умирают. Мне приходится признать это. Это входит в мою привилегию быть частью мироздания. И я говорю: хорошо, я умру. Люди стареют.
В.-Но вот штука: я прихожу домой с поминок и пишу пьесу, или книгу, или короткий рассказ, или поэму. И смерть меня так просто не прихватит. Разве только Господь съездит мне по затылку бейсбольной битой. Понимаете ?
Каждое утро я просыпаюсь и говорю: это прекрасно! У меня то же чувство, что в двенадцать лет. Вот тогда я посмотрел на волоски, покрывающие руку, и подумал: «Позвольте, я ведь жив! Вот она — жизнь!» И в двенадцать лет я сказал себе: «Ты жив, ты жив — разве это не здорово?»
Поэтому надо принимать всё — все горести, самую смерть. Они есть. Но с другой стороны, есть и все чудеса любви, а одно это уже способно уравновесить всё остальное.
Я впервые влюбился в девятнадцать. Я вернулся домой вечером, заперся в ванной и заорал в потолок: «Господи, пусть бы каждый был так счастлив, как я сейчас!»
Моя мама подлетела к двери, говорит: «Рэй, что случилось? Тебе плохо?» А я сказал: «Мне очень хорошо, мама, мне очень хорошо».
Вот так все устроено: минуты испытаний сменяются мгновениями высшей радости.
В.-Откуда Вы все это знали в молодости, ведь Вы написали «Вино из одуванчиков», лет в тридцать?
Я пишу так, как великие французские живописцы, которые создавали свои полотна, нанося на холст точки.
Ну да, пуантилизм, да. Ты просто наносишь отдельные точки, а потом они складываются в картину. Когда приступаешь к полотну, ты не видишь целого. Ты кладешь отдельные точки. Одну, потом другую. Потом третью. Наконец, отходишь — глядь, а точки-то сложились в картину. И ты говоришь себе: «Черт возьми, кажется, ты сделал неплохую картину!» А ведь все начиналось с одной-единственной точки.
Я не думал о том, как мало я умею. Я был так поглощен любовью к книгам на полках, что просто некогда было думать о собственных несовершенствах.
Ведь в чем сила любви? Любовь заставляет тебя звучать даже после того, как музыка закончилась. ..
Вот почему нужно постоянно быть в состоянии влюблённости во что-нибудь. Вот в моем случае — в библиотеку, в книги, в писательство. Даже если то, что ты сам напишешь — ужасно, ты безжалостно выбрасываешь написанное и принимаешься за чистый лист.
В.-А что такое Время? Ведь нет же молекулы Времени?
Мы все — машины времени. Время, время — его можно увидеть на нас и внутри нас. ..
Так что каждый из нас — машина времени. Время существует только в нашей голове. Время не существует снаружи нас. Время — это память.
В.-И вот мы подошли к следующему важнейшему определению — определению любви. Что есть любовь?
Это когда узнаёшь себя, встречая себя же. Когда в книжном магазине я встретил Мэгги, я вмиг понял, что встретил себя. И когда мы заговорили, я понял, что говорю сам с собой.
...А предложение ей я сделал так: «Мэгги, я собираюсь на Марс и Луну. Хочешь со мной?»
И она ответила «Да». ..
В.-А какова природа страсти?
Если чего-нибудь не любишь — не делай этого.
И наоборот — если любишь, осилишь, что угодно. Я доказал это на примере своей жизни. ...
Я хотел писать киносценарии, но не знал, как. Джон Хьюстон дал мне шанс написать сценарий фильма «Моби Дик». В какой-то момент работа зашла в тупик. И тут свершилось чудо. В лондонской гостинице, где я работал тогда над сценарием, я случайно взглянул в зеркало и сказал себе: «Я — Герман Мелвилл». И тут же в зеркале увидел, как сквозь мои черты проступили черты Мелвилла. Я тут же подскочил к машинке, и за следующие восемь дней написал сценарий — и это только от страсти, только от страсти! Вовсе не от ума.
Нельзя писать умом — надо быть в письме, прожить жизнь над машинкой, понимаете.
В.-Значит, страсть — это ворота, через которые твой дар попадает в этот мир и становится ощутим физически ?
Да. Нужно быть одержимым жизнью каждый день. И одержимым страстью.
Трезвый ум — еще не всё. Мало знать, что любишь. Надо быть тем, что любишь. Надо смело идти вслед за страстью.
В.-Выходит, что страсть — это некоторый антоним ума? Страсть — то, что открывает в тебе зверя?
Страсть взрывает тебя. Нельзя жить, как ребенок, который ждет-не дождется Рождества с подарками под ёлкой. Всю жизнь я просыпаюсь каждое утро и говорю себе: «Я жду-не дождусь именно этого дня». Вот что такое жизнь, и вот что такое страсть.
В.-Вы описываете страсть как весьма условие, необходимое для человеческой продуктивности. Но ведь во всех конфессиях страсть описывается как кратчайший путь к пороку?
Молодым людям я всегда говорил: не стойте на краю обрыва в раздумьях, что делать дальше. Прыгайте, и обретайте крылья в падении. Вот что такое писательство, вот что такое актерство, вот что такое борьба, вот что такое любовь.
Я хожу на приемы в Голливуде, вижусь со знаменитыми режиссерами и продюсерами. И по возвращении спрашиваю у своего желудка: «Ну как?» И бывает, желудок отвечает «Э-э-э». И если так, я больше туда ни ногой. Я ничего не решаю здесь, я все решаю здесь. Мой желудок знает, смотрю ли я в лицо лжеца или вора, или просто глупого человека.
Поэтому надо избегать решений холодного разума, надо поступать по страсти. Надо посмотреть в лицо человека и спросить свою интуицию: можно ли ему доверять?
В.-Спасибо. Хорошо. И остается еще одно важнейшее определение, о котором нельзя не спросить. Это смерть. Когда кто-нибудь жалуется на жизненные испытания, я думаю, что испытания — это милость господня. Так бог отвлекает человека от его главной, настоящей проблемы. А она в том, что каждый человек рано или поздно умрет. Но если бы человек думал об этом день и ночь, его жизнь стала бы пыткой. Не так ли ?
В.-Значит, смерть не надо воспринимать как финальную трагедию?
Нет. Надо готовиться к смерти. Но как? Через любовь к жизни.... Смерть — это форма расплаты с космосом за чудесную роскошь побыть живым. Хоть раз! И вот на смертном одре ты будешь победителем. Ты посмотришь в глаза самому себе. Не окружающим — себе самому. Про себя я знаю: я делал хорошую работу каждый день моей жизни восемьдесят лет. Это чертовски здорово. А?
Я не собираюсь себя хоронить — это с успехом за меня сделают другие. Но на смертном одре я скажу себе «Ну и молодчина же ты, Рэй. Молодчина». А на могильном камне я попрошу написать заглавия пары моих книг. И прохожие смогут прочесть их четче, чем финальные титры на экране. Все интервью вот здесь -
http://raybradbury.ru/person/interview/2005_proSvet/print/
